KYIV, Ukraine (AP) — The Russian military said it used long-range missiles Wednesday to destroy a depot in the western Lviv region of Ukraine where ammunition for NATO-supplied weapons was stored, and the governor of a key eastern city acknowledged that Russian forces are advancing in heavy fighting.

The battle for Sievierodonetsk in Ukraine’s eastern Donbas area has become the focus of Russia’s offensive in recent weeks.

Russia-backed separatists accused Ukrainian forces of sabotaging an evacuation of civilians from the city’s besieged Azot chemical plant, where about 500 civilians and an unknown number of Ukrainian fighters are believed to be sheltering from missile attacks. It wasn’t possible to verify that claim.

Russian officials had announced a humanitarian corridor from the Azot plant a day earlier, but said they would take civilians to areas controlled by Russian, not Ukrainian, forces.

The Ukrainian governor of Luhansk, Serhiy Haidai, told The Associated Press that “heavy fighting in Sievierodonetsk continues today as well.” The Luhansk and Donetsk regions make up the Donbas.

The situation in the city is getting worse, Haidai said, because Russian forces have more manpower and weapons. “But our military is holding back the enemy from three sides at once,” he added.

In the Lviv region near the border with NATO member Poland, Russian forces used high-precision Kalibr missiles to destroy the depot near the town of Zolochiv, Russian Defense Ministry spokesman Igor Konashenkov said. Konashenkov said shells for M777 howitzers, a type supplied by the United States, were stored there. He said four howitzers were destroyed elsewhere and that Russian airstrikes also destroyed Ukrainian “aviation equipment” at a military aerodrome in the southern Mykolaiv region.

Ukrainian officials did not immediately comment on the Zolochiv strike.

While focusing most of their attacks on eastern Ukraine, where they are trying to capture large swaths of territory, Russian forces have also been hitting more specific targets elsewhere, using high-precision missiles to disrupt the international supply of weapons and destroy military infrastructure. Civilian infrastructure has been bombarded as well, even though Russian officials have claimed they’re only targeting military facilities.

NATO members are pledging to send more and longer-range weapons to Ukraine.

President Joe Biden said Wednesday the U.S. will send an additional $1 billion in military aid, the largest single tranche of weapons and equipment since the war began. The aid will include anti-ship missile launchers, howitzers and more rounds for the High Mobility Artillery Rocket Systems — all key weapons systems that Ukrainian leaders have urgently requested.

Germany is providing Ukraine with three multiple launch rocket systems of the kind that Kyiv has said it urgently needs to defend itself against Russia’s invasion. Defense Minister Christine Lambrecht said Wednesday that Germany will transfer three M270 medium-range artillery rocket systems along with ammunition.

Germany said the transfer, which echoes similar moves by Britain and the United States, will be accompanied by training and will have “a swift and significant battlefield impact.”

In recent days, Ukrainian officials have spoken of the heavy human cost of the war, with Kyiv’s forces outgunned and outnumbered in the east.

Ukrainian President Volodymyr Zelenskyy thanked Biden for the new aid package.

“The security support of the United States is unprecedented,” he said, reporting on a phone call the two leaders held earlier Wednesday. “It brings us closer to a common victory over the Russian aggressor.”

Zelenskyy said he has accepted invitations to speak at the NATO and Group of Seven summits at the end of the month.

“During the 112 days of this war, the Ukrainian army has proved that courage and wisdom on the battlefield, together with the ability to tactically outmaneuver the enemy, can have a significant result, even despite the Russian army’s significant advantage n number of soldiers and equipment,” he said in his nightly video address.

“Of course we are doing everything we can to overcome this advantage. Every day I fight for Ukraine to receive the weapons and equipment we need.”

Meanwhile, Dmitry Medvedev, the deputy chair of Russia’s Security Council, ominously suggested that Russia is intent on not just claiming territory but eliminating Ukraine as a nation. In a Telegram post, he wrote that he saw Ukraine wants to receive liquefied natural gas from its “overseas masters” with payment due in two years.

He added: “But there’s a question. Who said that in two years, Ukraine will even exist on the map?”

Mykhailo Podolyak, an adviser to Zelenskyy, responded on Twitter: “Ukraine has been and will be. Where will Medvedev be in two years? That’s the question.”

___

MORE STORIES ON THE RUSSIA-UKRAINE WAR:

— Mines are killing people in Ukraine even after the fighting leaves their areas

— U.S. sending $1 billion more in military aid

— Two U.S. veterans reported missing in Ukraine

— Russia again cuts natural gas exports to Europe

— Russia’s economic forum takes place but with fewer participants

__ French president suggests he will visit Kyiv to show support for Ukraine

__

OTHER DEVELOPMENTS:

Turkish Foreign Minister Mevlut Cavusoglu said it may be possible to create secure corridors to transport Ukrainian grain through the Black Sea without the need to clear sea mines near Ukrainian ports.

Cavusoglu’s comments Wednesday came a week after he discussed with his Russian counterpart Sergey Lavrov a U.N. plan to open up Odesa and Ukraine’s other Black Sea ports to allow millions of tons of grains to be shipped to world markets.

Russia has demanded that Ukraine remove mines from the Black Sea before grain exports can resume by ship. Ukraine rejects the proposal, insisting it would leave its ports vulnerable to Russian attacks.

Cavusoglu told reporters that since the location of the mines is known, it would be possible to establish “secure corridors” that avoid them. Turkey, Russia and Ukraine have appointed military officers and set up a telephone hotline to try to overcome hurdles over crop exports.

U.N. spokesperson Stéphane Dujarric welcomed Cavusoglu’s comments as “extremely positive” but declined to discuss the plan.

___

A U.N. delegation investigating war crimes in Ukraine has visited areas of the country that were held by Russian troops and found evidence that could support war crimes allegations.

The delegation chaired by Erik Møse, a Norwegian judge, visited sites including the Kyiv suburbs of Bucha and Irpin, where Ukrainian authorities have accused Russia of mass killings of civilians.

“At this stage we are not in a position to make any factual findings or pronounce ourselves on issues of the legal determination of events,” Møse said.

“However, subject to further confirmation, the information received and the visited sites of destruction may support claims that serious violations of international human rights law and international humanitarian law, perhaps reaching war crimes and crimes against humanity, have been committed in the areas,” he said.

With Ukrainian and international organizations investigating war crimes cases, Møse expressed concern at the risk of investigations “overlapping” or causing witnesses more trauma by probing the same events repeatedly.

___

Karmanau reported from Lviv.

___

Follow the AP’s coverage of the war at https://apnews.com/hub/russia-ukraine

WASHINGTON (AP) — As U.S. intelligence agencies ramp up their efforts against China, top officials acknowledge they may also end up collecting more phone calls and emails from Chinese Americans, raising new concerns about spying affecting civil liberties.

A new report from the Office of the Director of National Intelligence makes several recommendations, including expanding unconscious bias training and reiterating internally that federal law bans targeting someone solely due to their ethnicity.

U.S. intelligence agencies are under constant pressure to better understand China’s decision-making on issues including nuclear weapons,geopolitics and the origins of the COVID-19 pandemic — and have responded with new centers and programs focusing on Beijing. While there’s bipartisan support for a tougher U.S. approach to China, civil rights groups and advocates are concerned about the disparate effect of enhanced surveillance on people of Chinese descent.

As one example, people who speak to relatives or contacts in China could be more likely to have their communications swept up, though intelligence agencies can’t quantify how often due in part to civil liberties concerns.

There’s a long history of U.S. government discrimination against groups of citizens in the name of national security. Japanese Americans were forced into internment camps during World War II, Black leaders were spied upon during the civil rights movement of the 1960s, and mosques were surveilled after the Sept. 11 attacks. Chinese Americans have faced discrimination going back to the Chinese Exclusion Act of 1882, the first law to explicitly ban immigration from a specific ethnic community.

Aryani Ong, co-founder of the advocacy group Asian American Federal Employees for Non-Discrimination, noted that people of Asian descent are sometimes “not fully trusted as loyal Americans.” She said the report, published May 31, would be useful to conversations about what she described as the conflation of civil rights and national defense.

Ong and other advocates pointed to the Justice Department’s “China Initiative,” created to target economic espionage and hacking operations by Beijing. The department dropped the name of the program after it had come to be associated with faltering prosecutions of Asian American professors at U.S. college campuses.

“Often we hear responses that we cannot weaken our national security, as if protecting constitutional rights of Asian Americans (is) contrary to our defense,” said Ong, who is Indonesian and Chinese American.

But in trying to produce demographic data on the impact of surveillance, the intelligence agencies say there’s a paradox: Examining the backgrounds of U.S. citizens whose data is collected requires more intrusion into those people’s lives.

“To try to find out that type of information would require additional collection that would absolutely not be authorized because it isn’t for the foreign intelligence purpose for which the intelligence community gets its authorities,” Ben Huebner, the chief civil liberties officer for Director of National Intelligence Avril Haines, said in an interview.

But, Huebner added, “I think the fact that we can’t analytically get to those types of metrics doesn’t mean that we get to sort of drop the ball on this.”

One potential disparity highlighted by the report is what’s known as “incidental collection.”

In surveilling a foreign target, intelligence agencies can obtain the target’s communications with a U.S. citizen who isn’t under investigation. The agencies also collect phone calls or emails of U.S. citizens as they sweep for foreign communications.

The National Security Agency has vast powers to surveil domestic and foreign communications, as revealed in part by documents leaked by Edward Snowden. Under NSA rules, two people have to sign off on putting any new foreign target under surveillance. The NSA masks the identities of U.S. citizens under federal law and intelligence guidelines and turns over potential domestic leads to the FBI.

The FBI can access some of the NSA’s collection without a warrant. Civil rights advocates have long argued that searches under what’s known as Section 702 disproportionately target minority communities.

The ODNI report notes that there “may be an increased risk of such incidental collection” for Chinese Americans as well as people not of Chinese ancestry who have business or personal ties to China. The report recommends a review of artificial intelligence programs to ensure they “avoid perpetuating historical biases and discrimination.” It also suggests agencies across the intelligence community expand unconscious bias training for people who handle information from incidental collection.

ODNI is also studying delays in granting security clearances and whether people of Chinese or Asian descent face longer or more invasive background investigations. While there is no publicly available data on clearances, some applicants from minority communities have questioned whether they undergo extra scrutiny due to their race or ethnicity. According to the report, U.S. intelligence assesses that “neither race nor ethnicity is the primary criterion utilized by the PRC’s intelligence services in their recruitment of intelligence assets.”

Sen. Mark Warner, a Virginia Democrat who chairs the Senate Intelligence Committee, said in a statement that he welcomed the recommendations “to increase awareness of existing non-discrimination prohibitions and improve transparency around the security clearance process.”

But Sen. Marco Rubio, a Florida Republican who is the committee’s vice chairman, said requiring new training on unconscious bias and cultural competency was a distraction.

“The Chinese Communist Party likes nothing more than when we are distracted by divisive, internal politics,” Rubio said in a statement.

The ODNI report highlights FBI training on race and ethnicity as a “best practice” in the intelligence community. In a statement, the FBI said that there was “no place for bias and prejudice in our communities” and that law enforcement “must work to eliminate these flawed beliefs in our agencies to best serve those we are sworn to protect. The FBI said its agents are trained in “obedience to the Constitution” and in “treating everyone with dignity, empathy and respect.”

A senior NSA official, speaking on condition of anonymity to discuss sensitive intelligence matters, said the agency currently requires unconscious bias training for managers and hiring officials, but not all employees. The NSA does train intelligence analysts on rules that prohibit the collection of intelligence for suppressing dissent or disadvantaging people based on their race, ethnicity, gender or sexual orientation, and is reviewing ODNI’s recommendations.

The CIA late last year issued new instructions to officers discouraging the use of the word “Chinese” to describe China’s government. The guidance suggests referring to the leadership as “China,” “the People’s Republic of China” or “PRC,” or “Beijing,” while using “Chinese” to refer to the people, language or culture.

“It’s important to be clear that our concern is about the threat posed by the People’s Republic of China, the PRC — not about the people of China, let alone fellow Americans of Chinese or Asian descent,” CIA Director William Burns said in a recent speech at the Georgia Institute of Technology. “It is a profound mistake to conflate the two.”

Russia seems to have learned little in the 160 years since the Crimean War. Launching ships and sending armies to grab land may work in the short term, but there are always negative consequences that bring big regrets later.

In 1853, Russia’s man in charge was Czar Nicholas I, who hoped to take advantage of the weakening Ottoman Empire and expand Russian power and influence around the Black Sea and beyond. In 1853, using the pretext of protecting Orthodox Christians in the Ottoman-controlled Holy Land, Russia went to war and quickly destroyed the Ottoman fleet. Not a bad start.

However, by the time the war ended three years later, things had not worked out so well. France and Britain had won the conflict, and the weakness of Russia’s serf-dominated armies was exposed. Nicholas was dead and the czarist system began a decline that would lead to the monarchy’s 1917 demise. War debts were so high that the new czar, Alexander II, decided to sell Alaska to the United States because he could not afford to defend such a distant territory.

Russia’s current autocrat, Vladimir Putin, may be thinking his easy capture of Crimea from the fledgling government of Ukraine is a bold and clever move. Under the pretext of protecting Russians, he may have plans to snatch Ukraine’s Russian-speaking eastern industrial region. And he can act with the certain knowledge that, unlike the 1850s, Western powers have no stomach for war.

But that only proves Western leaders have learned the lessons of history. In the intertwined world of the 21st century, the power that really counts is economic power. Sure, the United States and the European Union have no inclination to send troops to defend Ukraine, but they have economic weapons that could severely undermine Russia’s tottering economy.

The Russian ruble is already tumbling, and Mark Adomanis, writing in Forbes, says that is just the beginning of trouble for Putin’s regime: “The economic costs to Russia will be severe. The Moscow stock market is going to get absolutely clobbered when it opens tomorrow, and many foreign investors are going to bolt for the exits as quickly as they can. Depending on the severity of the situation in Ukraine, the Russian financial system could come screeching to a halt.” And all of that is happening even before the U.S. and Europe follow through on threats to impose sanctions, freeze Russian assets and toss Russia out of the Group of Eight.

Meanwhile, valid questions about the legitimacy of the new government in Kiev will be set aside by American and European leaders. Instead, they will rush to prop up the Ukrainian economy as a display of solidarity with the pro-Western factions whose ouster of President Viktor Yanukovych started the crisis in the first place.

On Monday, former New York Mayor Rudolph Giuliani went on Fox News and weirdly praised Putin for his ability to act quickly and decisively. Unlike President Obama, Putin is “what you call a leader,” Giuliani said.

We can be grateful Giuliani never got close to being our president. Acting without considering long-term consequences is not leadership; it is the sort of unthinking recklessness that started the Crimean War in the 19th century – not unlike the “resolute” tough-guy idiocy that sent American troops rushing off to Iraq for a decade of misery at the start of this century.

Let’s let Putin play that game if he chooses. If Obama and European leaders employ their economic weapons smartly, Putin can be taught a harsh lesson about real power in the modern world.

The Federal Reserve said on Wednesday that it is raising its benchmark interest rate by three-quarters of a percentage point, the sharpest hike since 1994, as it seeks to combat the fiercest surge in U.S. inflation in four decades. 

The U.S. central bank set its target rate in the range of 1.25 to 1.5%. The federal funds rate, which controls how much banks pay to borrow money from each other, affects borrowing costs for consumers and businesses. 

The Fed had previously suggested it was likely to boost rates by half a percentage point at each of its three meetings this year, but recent signals that inflation is accelerating spurred policymakers to move more aggressively to slow economic growth in a bid to tame prices.

Overall, the economy remains strong, with unemployment near a 50-year low of 3.6% and businesses continuing to hire. But the steepest inflation since 1981 is hitting households hards and causing consumer spending to shrink, with the government reporting that retail sales fell in May. The 0.3% decline, the first such drop since December, is a sign that high gas prices may be forcing consumers to spend less on other purchases. 

Last week, a sentiment survey by the University of Michigan found that Americans’ expectations for future inflation are rising, a worrisome sign for the Fed because expectations can become self-fulfilling.

Federal Reserve chairman Jerome Powell is set to speak to reporters at 2:30 p.m., explaining his outlook for the U.S. economy. 

This is a developing story. The Associated Press contributed reporting.

First published on June 15, 2022 / 2:02 PM

© 2022 CBS Interactive Inc. All Rights Reserved.

With Russia’s invasion of Ukraine now in its fourth month and encountering serious military setbacks, there is a growing debate over what a potential Ukrainian victory might look like.

Some government officials in Kyiv have announced Ukraine’s aspiration to liberate all territories occupied by Russia, including Crimea. The Ukrainian army’s proven ability to defeat Russian forces on the battlefield and the accelerating delivery of heavy weapons from the West make this goal of complete liberation at least theoretically possible.

However, some Western leaders fear the consequences of a comprehensive Ukrainian victory and favor the idea of a compromise peace. Most notably, French President Emmanuel Macron has repeatedly warned against “humiliating” Vladimir Putin. Advocates of appeasement ignore the fact that any settlement which leaves Russia in possession of Ukrainian lands occupied since 2014 would weaken the international security order and effectively reward Russia for aggression, thereby setting the stage for further wars.

Talk of a Ukrainian victory is certainly optimistic but by no means implausible. Moscow has already suffered catastrophic losses during the first 100 days of the war, with British military intelligence in mid-May estimating that Russia had lost around one-third of its invasion force amid “consistently high levels of attrition.”

Ukraine’s battlefield success has so far been achieved largely with outdated Soviet arms and light defensive Western weapons. With more sophisticated heavy weapons now beginning to reach Ukraine in significant quantities, further Ukrainian victories seem possible.

There are a number of good reasons to pursue the complete liberation of Ukraine. On purely humanitarian grounds, the millions of Ukrainians living in occupied areas of the country deserve to be freed from Russian rule. Forcing Russian troops to retreat entirely from Ukraine would also be the best way to prevent another round of aggression in the years ahead.

Crucially, Ukraine’s liberation would be a victory for international law that would mark an end to relative impunity Putin has enjoyed since he first attacked Ukraine in 2014. This last point is fundamental if a lasting peace is to be established. But in order for international law to prevail, Russia must first be cured of its imperialistic instincts.

Subscribe to UkraineAlert DAILY

Discussion of a post-imperial Russia inevitably brings to mind the European experience with other fallen empires. The broadly accepted lesson of the post-WWI Treaty of Versailles is that a defeated foe should not be humiliated as this will cause revanchism, as occurred with the rise of the Nazis in post-war Germany. This appears to be a strong motivating factor behind President Macron’s calls for a compromise settlement in Ukraine, but such thinking is dangerously misguided.

As not a single Allied shell had fallen on German territory in WWI, this left room for the infamous “stab in the back” theory of a conspiracy behind the German defeat. Accordingly, Adolf Hitler and Joseph Goebbels were able to persuade their public to make a second try and correct an alleged historical injustice by launching another war. 

There are obvious parallels here with the revisionist view regarding the collapse of the USSR. During his two decades in power, Putin has been remarkably successful in rehabilitating the Soviet past while blaming the collapse of the empire on Pentagon intrigue and the cloying egoism of Mikhail Gorbachev. As a result, many Russians are now convinced that the USSR was also a victim of a grave historical injustice and enthusiastically embrace efforts to reclaim territories lost in 1991.

Post-Soviet Russia never underwent a period of de-imperialization that might have enabled the country to move beyond the imperial mindset that Soviet Russia had itself inherited from the Czarist era.

This contrasts with the post-WWII experience of Germany and Japan. Both countries experienced catastrophic defeat followed by periods of foreign occupation. It was this trauma that caused them to deeply reexamine their cultural values and turn away from centuries of militarism. The occupation powers in both Germany and Japan also oversaw a “re-education” of the two societies. This role as external change agents was necessary because neither society was likely to engage in re-education on their own.

There is no prospect that a Western coalition will occupy today’s Russia, of course. At the same time, a nation accustomed to a long imperial history and soaked in the revisionism of the Putin era is unlikely to find within itself the cultural and intellectual resources to rethink its most cherished national mythologies. It would take something as profoundly shocking as defeat in Ukraine to force Russians into a national reckoning on such a scale.

The collapse of the Soviet Union was a deeply traumatic event for all Russians, but it is now apparent that this trauma was not sufficient to cause a rejection of Russia’s imperial identity. Instead, Putin has skillfully revived imperial sentiments to generate popular support for his expansionist foreign policy.

The West has also played a significant role in this process, with Western leaders and commentators all-too-often embracing Russia’s post-Soviet victimization narrative while disregarding or downplaying the victimization of Russia’s neighbors. This has helped contribute to the mood of unrepentant imperialism in modern Russia that set the stage for the invasion of Ukraine.

In order to bring the prevailing cycle of Russian imperial aggression to an end, Putin’s invasion of Ukraine must result in unambiguous defeat. A Ukrainian victory would send shock waves through Russian society and force Russians to engage in a long overdue exploration of the country’s imperial identity. If defeat is painful enough, it could spark fundamental changes within Russia and lead to the kind of breakthrough that the false dawn of 1991 failed to achieve. Anything less will merely serve as a temporary pause before the next Russian invasion.  

Dennis Soltys is a retired Canadian professor currently living in Kazakhstan.

Further reading

The views expressed in UkraineAlert are solely those of the authors and do not necessarily reflect the views of the Atlantic Council, its staff, or its supporters.

Image: A bouquet of blue and yellow flowers sticking out of the barrel of a destroyed Russian tank displayed for Ukrainians to see at Mykhailivska Square in downtown Kyiv, Ukraine, May 22, 2022 (Photo by Maxym Marusenko/NurPhoto)

“Путешественник во времени, прибывший в наши дни из 1930-х, без труда опознал бы в путинском режиме режим фашистский. Символ Z, народные шествия, пропаганда, идея войны как акта очистительного насилия, братские могилы вокруг украинских городов — все это не оставляет пространства для сомнений. Война в Украине — не просто возвращение на традиционный фашистский плацдарм, но и воссоздание традиционных фашистских практик и риторики. Другие народы существуют для того, чтобы их колонизировать. Россия ни в чем не виновата в силу ее славного прошлого. Существование Украины – результат международного заговора. Единственный возможный ответ – война“.

Столь жесткую характеристику дает нынешнему российскому режиму американский историк Тимоти Снайдер в своем недавнем нашумевшем эссе под названием “Мы должны сказать это вслух: Россия – фашистское государство” (We Should Say It. Russia Is Fascist). Этот текст, опубликованный около месяца назад в New York Times, стал одним из наиболее широко обсуждаемых в русскоязычной интеллектуальной среде и соцсетях. Дело не только в хлесткости определений Снайдера, но и в том, что украинская война вновь подняла вопрос о том, что же за режим управляет Россией.

Как и почему система, выстроенная Владимиром Путиным, умудряется существовать столь долго, становясь всё более жесткой и агрессивной? Почему не оправдываются прогнозы российской оппозиции, часть которой из года в год предрекает путинизму скорый крах? Можно ли вслед за Тимоти Снайдером считать, что Россия стала фашистским государством? И если нет, то как охарактеризовать этот режим и каковы его перспективы – в контексте развязанной им войны и небывало жестких санкций, введенных странами Запада против Москвы?

Обо всем этом Радио Свобода беседует с одним из ведущих российских специалистов по проблемам формирования и развития авторитарных политических режимов, профессором Европейского университета в Санкт-Петербурге Григорием Голосовым.

– Пару лет назад мы с вами разговаривали о природе нынешнего российского режима. Вы классифицируете его как электоральный авторитаризм. В последние годы, когда оппозиция в России подвергается “жесткой зачистке”, принимается множество репрессивных законов, в том числе связанных с войной в Украине, похоже, в режиме становится всё меньше электорального и всё больше репрессивного. На ваш взгляд, есть ли тут какой-то качественный скачок в сторону откровенной диктатуры, и если да, то когда он произошел: после референдума об “обнулении”, с началом вторжения в Украину, или есть иная дата?

– Я качественного скачка не вижу и, по правде сказать, не считаю, что этот режим стал более авторитарным в последние годы. Просто некоторые его качества проявились более ярко. Но о том, что он достиг консолидированной фазы, можно говорить уже с 2016 года, а может, и раньше. Он стал более репрессивным в прошлом году в связи с приближавшимися выборами. Но именно в том, что это было связано с выборами, и проявилась его природа как электорального авторитаризма.

Григорий Голосов

– В чем она заключается?

– Любой политический режим имеет две составляющие: персональную и институциональную. Вопрос в том, каково соотношение между ними. Можно представить себе демократию, в которой власть сильно персонифицирована – допустим, Франция при де Голле. Или демократию, где институты доминируют над персоналиями: в Японии случалось, что люди толком не знали, кто сейчас премьер-министр, но знали, какая партия правит.

А электоральный авторитаризм – это режим, в котором в качестве вторичного институционального средства существуют выборы. Это средство для режима важно, но, в отличие от демократии, оно для него вторично. При таком режиме невозможны выборы, на которых носитель власти может проиграть. Другие авторитарные режимы устроены иначе. Допустим, в абсолютной монархии важную институциональную роль играет двор, в партийном – правящая партия, в военных диктатурах – внутренняя структура военной корпорации. Но электоральный авторитарный режим обладает самым большим потенциалом перерастания в “чистую” персональную диктатуру. Именно потому, что ключевой институциональный механизм – выборы – является у него вторичным, а других нет.

– Так для чего этот механизм все-таки нужен в такой системе?

– А давайте представим себе, что Путин отменил бы выборы. На каком основании он тогда оставался бы у власти? Ему нужно было бы провозгласить себя императором. Теоретически это возможно, на практике – очень сложно. Он не может стать военным диктатором, потому что военным, собственно, не является. Он не может создать полноценную правящую партию, потому что она в какой-то степени ограничивала бы его власть. Именно поэтому Путину в качестве фиктивного средства институционализации нужны выборы.

– Это типичный электоральный авторитаризм, или в путинском правлении есть что-то уникальное?

– Режимы такого типа – самый распространенный тип авторитаризма в современном мире, хотя наблюдается этот тип с XIX столетия. Но есть одна особенность: путинский режим возник в результате распада электоральной демократии. Она в России была, хоть и очень несовершенная, в 90-х годах. Она оставила довольно большое наследие в виде самого института выборов, Госдумы, политических партий и т.д. И при Путине, с одной стороны, это наследие долго перерабатывалось, а с другой – облегчало имитацию демократии режимом, который по сути демократическим уже давно не был. До сих пор все эти институты 90-х существуют, Госдума принимает законы, партии проводят съезды… В известном смысле это наследие облегчило превращение России в ту диктатуру, каковой она является сейчас. И если говорить о динамике режима, то она как раз заключается в том, что на наших глазах эти институты становятся еще менее важными, превращаются в совсем пустые скорлупки. Хотя на самом деле они стали имитационными задолго до того, как этот процесс стал очевиден.

– Госдуму называют “бешеным принтером”, по-моему, уже лет 10 или больше…

– Да, но если бы ее не было, пришлось бы придумывать что-то уже на авторитарной основе. А так – имеем квазидемократический институт, унаследованный из времен, когда он был не совсем “квази”. Это облегчает имитационную сторону функционирования режима.

Государственная Дума – имитационное наследие демократии 90-х

– Как вы сказали, свойства режима и степень их проявления меняются, и, видимо, на этой основе в интеллектуальной среде возник спор вокруг недавнего эссе Тимоти Снайдера. Разговоры о фашизации российского режима – это фигура речи, хлесткое сравнение, или все-таки они отражают политическую реальность?

– Я думаю, высказывание Снайдера следует рассматривать в контексте официальной позиции, с которой выступает администрация Байдена. Согласно ей, Россия сейчас представляет собой экзистенциальную угрозу США и всему западному миру. Потому что Россия – ядерная держава, и ее руководители не скрывают, что если сочтут это необходимым, то применят ядерное оружие. Кроме того, Россия ведет агрессивную внешнюю политику, направленную на территориальное расширение. В какой-то момент это расширение может затронуть страны, перед которыми у США есть военно-политические обязательства. В таком случае применение ядерного оружия в конфликте между двумя державами может стать неизбежным. Отсюда линия на то, чтобы всеми средствами, прежде всего санкциями, помешать России проводить такую политику.

Похоже, есть люди, которым эта позиция кажется недостаточно мотивированной – хотя я не понимаю, почему. Чтобы ее усилить, они хотят приписать нынешней борьбе дополнительное морально-идеологическое измерение. Для этого надо записать Россию в категорию абсолютного зла. И вот Тимоти Снайдер заявляет, что Россия – фашистская. А другой автор, консерватор Ли Эдвардс, говорит, что Путин – марксист-ленинец. Для определенной части американской общественности быть марксистом-ленинцем – это еще хуже, чем быть фашистом. В общем, это такие поясняющие ярлыки. В качестве риторической стратегии это работает слабо, потому что в ответ могут начать вспоминать о тесных отношениях США в разные времена с теми или иными несимпатичными правыми и левыми режимами, от послевоенной диктатуры Франко в Испании до сегодняшнего коммунистического Вьетнама.

Я понимаю, почему хотят риторически усилить критику России. На Западе вообще (и в США в частности) много влиятельных людей, которые на самом деле не хотят обострения отношений с Москвой, потому что им это по разным причинам, деловым или политическим, не выгодно. И вот чтобы уменьшить их влияние, некоторые сторонники жесткой линии пытаются показать, что Россия – то ли фашистская, то ли в каком-то другом смысле фундаментально неприемлемая. Но мне это не кажется правильным, потому что аргументов в пользу официальной американской позиции и без этого вполне достаточно.

– То есть попытки понять суть режима вы в этом не видите?

– Понять суть любого режима можно только путем систематического наблюдения и рассуждения о нем самом. Если же мы смотрим на исторические примеры, то кому угодно можно приписать какие угодно свойства явлений из прошлого, если захотеть. В результате в устах одного мыслителя Россия оказывается фашистской страной, а в устах другого – страной с коммунистическим правлением. Именно поэтому исторические иллюстрации и параллели поверхностны.

– Хорошо, вернемся тогда к систематическим рассуждениям о режиме Путина. Критически настроенные к нему люди предрекают режиму скорый крах уже лет 15, не меньше. Краха не происходит. В чем тут дело? Где спрятана Кащеева игла, в которой находится гибель этой политической модели?

– Любая персоналистская диктатура в первую очередь зависит от жизнеспособности и дееспособности самого диктатора и от того, может ли он контролировать своих соратников. А это в условиях электорального авторитаризма типа путинского делать гораздо проще, чем при авторитарном режиме, который институционализирован иначе. Скажем, в военных диктатурах есть армия как корпорация, и в этих условиях диктатору труднее назначать на ведущие посты своих друзей, потому что корпорация диктует: вот этот генерал – заслуженный, значит, именно ему, если он сам хочет, лучше быть губернатором провинции N. Путин таких возражений не слышит. Люди, которые его окружают, обязаны своим продвижением не институтам, а тому, что их выбрал сам Путин. Ожидать, что они будут оспаривать его власть, сложнее, чем в ситуации, когда они были бы обязаны своей карьерой чему-то еще, кроме воли правителя.

Генерал Хорхе Рафаэль Видела возглавлял военный режим в Аргентине в конце 70-х годов. За неполных 7 лет правления хунты были убиты тысячи ее политических противников и обычных граждан. Видела впоследствии был осужден и умер в тюрьме.

Кроме того, это именно электоральный авторитаризм, то есть здесь действует аргумент “Путин избран народом” (как именно избран, другой вопрос). И окружающим его людям, которые идейно находятся в рамках режима, возразить на это нечего. То есть, глядя на ситуацию с выборами в России, кто-то может назвать Путина узурпатором. Но люди из его окружения, которые попытались бы его свергнуть, как это ни парадоксально, выглядели бы в собственных глазах еще бóльшими узурпаторами.

– То есть еще одна заезженная формула – “раскол элит” – это нечто, от чего Путин благодаря свойствам выстроенной им системы “привит”, предохранен?

– Этот раскол колоссально затруднен по сравнению с военными режимами, которые и послужили когда-то основанием для появления формулировки “раскол элит”. Там были разные группировки военных с институционально закрепленными за ними ролями. Когда заходила речь о возможности демократизации режима, кто-то из них становился “ястребами”, кто-то “голубями”. Через этот раскол элит процесс демократизации и запускался. Если таких закрепленных ролей нет, то очень трудно, занимая важное место в системе власти, отстаивать какие-либо позиции, отличные от тех, которые проговаривает правитель. Это будет рассматриваться как проявление нелояльности, не подкрепленное никакими политическими ресурсами. Таких людей просто уволят. А вот многие из латиноамериканских военных диктаторов в 1970-х годах трижды подумали бы, прежде чем уволить каких-то влиятельных генералов. Потому что так можно было спровоцировать новый военный переворот. Мы ведь помним все эти разговоры о “башнях Кремля”. Эти разговоры с самого начала были пустыми просто потому, что “башни” в силу устройства системы всегда были бессильны по отношению к правителю.

– То есть получается, что единственным реальным фактором перемен может быть только биологический – смерть или серьезная болезнь правителя, вроде инсульта португальского диктатора Салазара?

– Если что-то сделать трудно, это не значит, что сделать это совершенно невозможно. На самом деле персоналистские диктатуры не раз становились жертвами заговоров. Давайте поспекулируем: есть сейчас в России какой-то заговор против Путина? Если мы ответим “да”, то это значит, что реального заговора нет, потому что заговор, о котором знаем даже мы с вами, – это не настоящий заговор. Если мы ответим “нет”, то тут есть две возможности: либо заговора действительно нет (и это, скорее всего, действительно так), либо он есть, и это настоящий заговор. Именно потому, что мы о нем ничего не знаем.

– Ну а нынешняя война с Украиной и сопровождающие ее очень жесткие западные санкции? Она является для режима серьезным потрясением – или скорее наоборот, мобилизующим фактором?

– Мы еще не знаем, какой именно эффект будут иметь санкции. Он пока не проявился. Россия проживает то, что осталось из накопленного. Скорее всего, к осени мы уже почувствуем последствия того, что резко сократился импорт и значительно уменьшились доходы от экспорта. Это скажется и на благосостоянии широких слоев населения, и на уровне доходов российского правящего класса. В какой степени, мы сказать не можем, потому что ситуация беспрецедентна: такого рода санкции никогда против никого не вводились. Но говорить о каком-либо политическом эффекте санкций можно будет только после того, как их экономический эффект проявит себя в полной мере. Сейчас еще рано.

– Мы с вами говорили о режиме, об элитах… А что же общество, в котором они существуют? Можно сейчас в России как-то понять политические ориентиры большинства общества? Вот есть спор о том, верить ли итогам соцопросов, согласно которым большинство россиян поддерживают войну против Украины. Трудно что-то сказать однозначно. Итак, мы в потемках, или понять, куда ветер дует, все-таки можно?

– Я не уверен, что сейчас нужно это улавливать. Это имеет значение в моральном плане – понять, настолько ли аморальны россияне, чтобы поддерживать кровопролитие в соседней стране. Да нет, не слишком аморальны. Просто всё, что большинство из них знает об этом из пропаганды – это то, что российские военные помогают родственному русскоязычному населению Донбасса, заботятся о мирных жителях, способствуют их вывозу в безопасные места, в основном в Россию… Вот это и знают о происходящем между Россией и Украиной. Но население никак не влияет на политические процессы в стране. Позиция тех граждан России, у которых иной взгляд на происходящее в Украине, более важна. Она, по крайней мере, может указывать на то, как будет меняться общественное мнение, когда военные действия прекратятся. Рано или поздно это случится, хотя я не думаю, что очень скоро.

Российские оккупационные войска в Мариуполе в День России 12 июня 2022 года

– То есть, по-вашему, “народ безмолвствует”, и ничего страшного в этом нет? Есть аполитичное большинство, принявшее к сведению пропаганду, и никакой реальной мобилизации общества в поддержку войны?

– Да, в большинстве своем люди аполитичны, и это нормально. Но есть небольшая группа тех, на кого пропаганда оказала воздействие, кто активно поддерживает войну и ее провозглашенные цели. Таких мало, хотя они хорошо заметны. Я думаю, что в количественном измерении, однако, таких людей меньше, чем тех, кто придерживается прямо противоположных взглядов, то есть осуждает войну.

– Это аполитичное большинство – tabula rasa, “чистая доска”, на которой история когда-нибудь напишет то, что захочет, или же годы нынешнего режима и его пропаганды оставят на этих людях свой след?

– Вот я осуждал исторические примеры и аналогии, а сейчас к одной прибегну. Не помню точно, у какого писателя это описано, один из ранних советских. Он разговаривал со своей матерью, женщиной из небогатой интеллигентской среды, которая до революции была в целом привержена монархии, верила в победу в войне с Германией и т.д. И вот уже после Февральской революции она ему говорит: царица была немецкой шпионкой и спала с Распутиным. Он ей возражает: мама, но это же враньё! Нет, она твердо в это верила. Это пример того, как содержание массового сознания, привносимое пропагандой, стремительно уносится прочь при смене информационного фона. Весь шапкозакидательский патриотизм 1914 года был к тому времени забыт, и нужно было объяснить, как же случилось, что с войной вышел, современным жаргоном выражаясь, “эпический фэйл”. Ну вот, объяснили таким образом, что во всем виноваты царица и Распутин. Так работает массовое сознание. Люди, у которых сейчас выработались убеждения типа гиркинских, конечно, и дальше будут твердить, что Украину нужно было уничтожить. Но они останутся в меньшинстве, каким являются и сейчас. Иное дело, что по прошествии десятилетий может случиться так, что возникнет ностальгия и по путинскому времени. Но это будет уже совсем другая история.

From a Western Clausewitzian standpoint, there is no longer any political justification for Russia’s aggression against Ukraine other than to allow Russian President Vladimir Putin to save face. But from Putin and his supporters’ perspective on Clausewitz ,that is more than a sufficient justification for continuing this war. 

Putin has long since morphed into a contemporary version of a Shakespearean villain who is in blood so steeped that to go back would be as tiresome as to go o’er. Indeed, Putin and his toadies are busily making reckless nuclear threats in the belief that such threats will frighten the West into stopping the war with Russian troops on Ukrainian soil. In other words, they are exploiting Nixon’s madman theory to terrify Westerners with nuclear threats.

Unfortunately, too many Western experts are arguing that we have to save Russia or Putin’s face lest the humiliation of defeat drive him to escalate. Alternatively, they argue that we must negotiate the future of European security with Russia. 

To put it starkly, they are all too willing to sacrifice Ukrainian territory and sovereignty to relieve their anxiety about escalation. Moreover, they also seem to harbor the strange idea that Western and U.S. deterrents are inherently ineffectual and immoral, if not absent, even though they have no proof of these defects in that deterrent. In fact, Putin has no “off-ramp” save victory, which is increasingly unlikely unless fearful Western leaders coerce Ukraine into surrender. That outcome not only undermines Ukraine’s confidence in the West; it also validates Putin’s strategy that the West lacks the nerve to defend its interests and values in the face of his nuclear threats.

Neither would such a program bring about peace — quite the contrary. Putin or his successors could spin that outcome as a victory and use it to provide a basis for renewed campaigns against Ukraine and Europe. After all, he has sought for over 20 years to subvert and now destroy any idea of Ukrainian statehood. Espousing the approach of preventing a decisive Ukrainian victory also makes it impossible to hold any Russians accountable for the economic devastation wreaked on Ukraine or the genocidal crimes committed across Ukraine.at Moscow’s orders.

Behind much of this commentary lies the implicit or explicit canards that we have no vital interests at stake in European security in this war or that NATO or Washington is somehow to blame for this war. 

These arguments, though dressed up in the clothes of supposed realism, are also utterly groundless. Putin himself has admitted that they are canards. Discussing Finnish and Swedish accession to NATO, he admitted that these moves “do not provide a direct threat.” Nevertheless, he and his government are planning military moves because they cannot let go of the self-serving narrative that saturates Russian media about the alleged NATO threat.

While we obviously must take nuclear threats seriously; we must, in Voltaire’s words, “cultivate our garden,” i.e. European security. We must remind Putin that we too have a deterrent, both conventional and nuclear, and that if he launches a nuclear attack on Ukraine or Europe to save his power and system, it will be the last thing he ever does. 

Moreover, if there is to be genuine security in Europe, including Russia, it is necessary to foreclose Russia’s option of a renewed Russian empire. A Russian empire is sustainable only through an autocracy like Putin’s that is both wholly criminalized and consumed by the ideology of Russia as being under permanent threat from NATO. 

Will Biden reset the bipartisan partnership between Washington and Jerusalem? Smuggled smokes: More potential profit for organized crime

Empire intrinsically presupposes an unending state of war across Eurasia since Russia’s neighbors refuse to renounce their sovereignty and territory. And Russia clearly cannot sustain either war or empire.

Therefore, we must reject the advice of those who would gladly sacrifice Ukraine’s vital interests to their anxiety about Putin losing face. A Russian defeat is necessary not just to enhance Ukraine and Europe’s security but also to allow the Russian people to confront, as Germany has done, their history and responsibility for the crimes committed in the past and the present in Russia’s name. Only on that basis will Russia have a chance to reclaim its European vocation and enrich the lives of both its citizens and its neighbors.

Stephen Blank, Ph.D., is a senior fellow at the Foreign Policy Research Institute (FPRI). He is a former professor of Russian national security studies and national security affairs at the Strategic Studies Institute of the U.S. Army War College and a former MacArthur fellow at the U.S. Army War College. Blank is an independent consultant focused on the geopolitics and geostrategy of the former Soviet Union, Russia and Eurasia.